Громкая держава

Св. Себастьян. Гвидо Рени, ок. 1615 г. Musei di Strada Nuova, Генуя.

Св. Себастьян из римской церкви Сан-Пьетро-ин-Винколи, VII век.

Многим знаком образ Святого Себастьяна — стойкого христианина, который был военнослужащим и служил в войсках самого христоненавистнического из римских императоров, Диоклетиана (того самого, что в старости мирно выращивал капусту в Далмации). Какой-то свисткодув (извините, недавно прочитал в новом романе российско-американского автора это прелестное слово, и теперь не могу его не употреблять вместо надоевшего whistleblower) выдал его властям, и Себастьяна стали казнить. Изображение его казни — расстрела (стрелами) — стало, помимо прочего, важным гей-символом, что, в общем, неудивительно: на большинстве известных картин (а их очень много) Себастьян стоит у дерева или столба более или менее голый, картинно страдает, и тело его проткнуто тем или иным количеством твердых орудий, в зависимости от темперамента художника.

Что, может быть, вам неизвестно — я вот не знал — это что Себастьян от этого не погиб. Он был тяжело изранен, но христиане стали его выхаживать (главную роль в этом играла благочестивая матрона по имени Ирина), и он вполне восстановился. Вместо того, чтобы на этом этапе сбежать куда-нибудь в провинции и затеряться, он как ни в чем не бывало пришел в расположение своей в/ч, где однополчане его радостно забили — на этот раз уже до смерти — и сбросили в Большую клоаку (Cloaca maxima), основную канализационную канаву Рима.

После этого Себастьян явился в видении другой благочестивой матроне (Луцине; гей-сообщество недовольно) и сказал ей, что останки его надо отыскать и сложить в катакомбах на Аппиевой дороге. С тех пор и до наших дней Катакомбы Святого Себастьяна — одна из самых ранних и важных христианских святынь Рима.

В очень давние времена — не позже чем в конце VII века — образ Св. Себастьяна стал связываться с избавлением от всякой моровой язвы, в первую очередь чумы (или того, что мы теперь называем чумой; чем эпидемиологически была древняя pestilentia, далеко не всегда вполне понятно). Во время вспышек заразы в Риме и Павии, бенедектинскому монаху и историку Павлу Диакону было откровение: эпидемия, было сообщено ему, не прекратится, пока в церкви Св. Петра-в-кандалах в Павии не будет воздвигнут алтарь Св. Себастьяну-мученику. Примерно в то же время мозаика с изображением Св. Себастьяна была установлена в одноименной римской церкви (эта та, где сидит микеланджеловский Моисей с рожками) — и на этой мозаике Себастьян еще никак не годится на роль секс-символа: он одет с головы до ног, тщательно и красиво; он не проткнут никакими стрелами; и, наконец, он стар и сед.

Образ страстотерпца, который принимает на себя раны (инфекции) тех, кто просит его о помощи — это очень, конечно, христианская идея; а привычный нам образ Св. Себастьяна у расстрельного столба стал проникать в искусство как раз в XIV веке, после опустошительной европейской эпидемии.

Medical reporting; or, case-taking (да, последнее слово я тоже некоторое время разбирал).

Надо ли говорить, что эксперимент д-ра Кромптона остался более или менее единичным (не знаю, использовал ли кто-нибудь еще эту систему — впрочем, если целая типография была готова печатать такие книги, вполне возможно, кто-то использовал; сам Кромптон утверждает, что последователей Питмана около тысячи — ого-го! — человек). М-р Плаймли, между тем, был совершенно прав в своих предостережениях; даже книги, напечатанные в дореволюционной русской орфографии, которая, прямо скажем, очень мало отличается от новой, бывают тяжелы для непривычных читателей; что уж говорить про реформы китайского или, того хуже, турецкого типа (где ататюрковский переход на латиницу — там, впрочем, были еще многие радикальные языковые новации — полностью отрезал для новых поколений возможность читать старую турецкую литературу, которая пользовалась арабской письменностью). А вот читать первые издания шекспировских пьес, в общем-то, вполне несложно, никаких радикальных изменений с тех пор не произошло — спасибо Королю Иакову и, главное, всем последующим поколениям, которые не стремились улучшить английскую орфографию (хотя возможностей и причин для этого, конечно, со времен норманнского завоевания накопилось немало).

Начало текста, набранного новым способом Питмана, я привожу в иллюстрации (следующая запись) — посмотрите и решите сами, насколько переход на нее оставил бы нетронутым привычную нам письменную форму английского языка.

Wow. Только что подсказывал коллеге в фейсбуке, как сказать на латыни “Архив историй болезней” (по-русски было бы скорее “историй болезни”, но на многих других языках это воспринималось бы как нелогичный оборот), и поскольку нормального слова “архив” в классической латыни нет (если не использовать экзотику типа tablinum; а “архив”, конечно, греческого происхождения, так что даже в новолатинском это будет archium или archivum из ἀρχεῖον), предложил ‘collectio historiarum morborum’; в процессе поискал и нашел по отдельности в гугл-букс и ‘collectio historiarum’, и ‘historiarum morborum’, причем второе — в примечании (из немецкого, видимо, автора по фамилии Гофман, 1753 года) к тексту примечательнейшей книги, про которую и хочу сказать два слова.

Книга называется “Medical reporting; or, Case-taking: being an attempt to prove that it is necessary for the medical attendants of families to record the particulars of their patients’ illnesses, and the peculiarties of their constitutions; in order to treat their illnesses with due care: with suggestions for overcoming the difficulties which have hitherto prevented medical case-taking from becoming general. By Samuel Crompton, Surgeon to Henshaw’s blind asylum, Manchester. ‘Exact information is difficult to furnish, from the general neglect of all Medical Reporting; and this arises less from indifference or want of zeal, than from no general mode being devised that all may adopt.’ — Dr. Barlow, of Bath, in the Transactions of the Provincial Medical Association. PRINTED IN PHONOTYPY. London, Isaac Pitman, Phonetic Depot, Queen’s Head Passage, Paternoster Row; and Phonetic Institution, Bath. Sold by all booksellers. — 1847. Price sixpence.” (Это полное и несокращенное содержание титульного листа.)

Вообще говоря, содержание и смысл книги совершенно понятны из названия, и актуальность, уж по крайней мере в российских условиях, она, к сожалению, не потеряла по сей день: истории болезней пишутся черт знает как, на клочках бумаги и неудобоваримых карточках; а там, где дело компьютеризовано, оно тоже компьютеризовано через жопу и отнимает у врачей кучу полезного времени. То есть вопрос не то что стоит, а поднимается выше Монблана. Но для того чтобы дело было по-настоящему осмысленным, нужна какая-то общенациональная инициатива, а общенациональные инициативы делового и современного характера в нашем общенациональном контексте, к сожалению, более или менее обречены; замкнутый круг. Боюсь, что шутки про “врачебный почерк” мы будем слышать еще не одно поколение.

Но я отвлекся. Обратите внимание на предупреждение, набранное прописными буквами — PRINTED IN PHONOTYPY. Действительно, за исключением предисловия (и примечаний и прочих служебных частей), вся книга набрана невероятным шрифтом, который отображает невероятную манеру составлять буквы в слова, радикально отличающуюся от того, что мы привыкли представлять себе как английскую традицию. Д-р Кромптон справедливо утверждает, что в словах cough, bough, though, through, rough, hough, hiccough, ought буквосочетание ough в каждом случае произносится по-разному, и что это не только избыточно, но и мешает иностранцам и носителям языка писать на нем. М-р Питман из Бата, утверждает д-р Кромптон, придумал систему, которая позволяет избавиться от этого, сохранив все богатство языка (Кромптон очень зол на какого-то журналиста, который побывал на лекции Питмана, на которую сам Кромптон прийти не смог, обругал его и его систему, и, поверив этой рецензии, Кромптон потерял несколько лет). В конце предисловия Кромптон обращается к некоему оппоненту (Джоэлу Плаймли) и яростно защищает систему; в частности, он утверждает, что его возражение “если все перейдут на это, они не смогут читать старые книги” не имеет под собой оснований. Ну и так далее.

(В Древнем Риме Пушкин остался бы жив.)